Проклятие

«И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его.
И пошёл Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Едема.
И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох.»

Бытие 4 глава стихи 15-17.

Луха громко рассмеялась, услышав обиженное сопение Хонка. Она вертела в руках павлинье перо. Утренняя прохлада заставляла ее кутаться в баранью шкуру. Хонк, кроме обернутой вокруг бедер циновки, одеждой себя не утруждал. Луха, конечно, хотела объятий этого огромного мужчины, но внутренний голос подсказывал, что необходимо потерпеть. Тогда она получит не только его, но и украшение Амина.

— Итак, если ты хочешь меня, принеси шкуру белого льва, в которой ходит Амин.

— Луха, я же говорил, что Амин не хочет отдавать шкуру.— Хонк не понимал, чего от него хочет Луха. Любому ясно, что Амин никогда не расстанется со своим охотничьим трофеем.

Луха топнула ножкой и скрылась в шатре. Хонк тяжко вздохнул и пошел искать Амина. Охотник сидел под дубом и делал стрелы. Хонк, при его пяти локтях роста, все равно в сравнении с ним выглядел подростком. Он подошел поближе и стал думать, как уговорить брата отдать эту проклятую шкуру. Амин, как всегда, угадал его мысли.

— Что, опять Луха требует мою шкуру?— он широко ухмыльнулся.— Далась тебе эта женщина, вокруг других полно.

Хонк стоял молча, гнев и обида душили его. Брату легко рассуждать, любая в городе будет счастлива лечь с ним. Вцепился в эту дурацкую шкуру. Хонк пробовал поменять на две обычные львиные шкуры, ни в какую. Хотя только и разницы, что белоснежная. После Катастрофы изредка стали рождаться уроды, как этот лев с красными глазами и белой шерстью. Зачем Луха так жаждет эту шкуру? Вообще, она вела себя странно, в первый раз за любовь с него что-то требуют. Ведь все просто: если нравишься, то люби, если нет — то нет. А ведь нравился, Хонк точно это знал. Белый от гнева, он развернулся и ушел.

Енох утопал в зелени, ветер гнал по улицам запахи цветов, свежей зелени и мокрой земли. Трава пробивалась из земли, радуя глаза первозданной зеленью. В землю Нод пришла весна. Но Хонк не обращал внимания на окружающую красоту. Он дошел до своего дома и лег на ложе, надо было подумать. Вместо ясных упорядоченных мыслей в голове крутился хоровод из образов: Луха, медленно обнажающая ногу до самого лона, ухмылка Амина, гневно сдвинувший брови Дед, белая шкура, снова Луха, обнаженная ложится на львиную шкуру. Хонк не заметил, как заснул.

Он не помнил, что ему снилось, осталось тягучее темное чувство страха и желания. Пах ломило, его трясло и жарило одновременно. Хонк знал, что необходимо сделать, мысль была простой и очевидной, но при этом кошмарной. Убить брата из-за какой-то шкуры? Нет, не из-за шкуры — Луха будет его. Не с ним, а именно его.

Побороть брата Хонку не удавалось даже в шутку, слишком силен был лучший охотник города. Он поступил по-другому. Амин под скалой советов вырыл себе пещеру. Там охотник отдыхал от назойливого внимания женщин города. Шесть на шесть локтей покоя и тишины. Сверху нависал огромный камень. Его поддеть и… Хонк с невероятным усилием столкнул его вниз. Амин, вероятно, что-то услышал и попытался выбежать из пещеры, но не успел. Под громкие крики о помощи Хонк спустился вниз. Едва увидев его спокойное, сосредоточенное лицо, Амин все понял.

— Брат, что ты наделал, — хрипел охотник, пытаясь вырвать из-под скалы раздробленную ногу. — Тебя же проклянут.

Ненависть кнутом полоснула по душе: даже сейчас, умирая, Амин его поучал. Как будто специально под рукой оказался острый обломок гранита. Хонк завыл, когда увидел, что в бешенстве сделал своими руками. От лица брата почти ничего не осталось. «Кошмар, я не мог это сделать», — билась в голове глупая мысль. Нет, он сделал это, и никто не исправит сделанного, дороги назад нет.

Холодными, непослушными руками он стащил с трупа шкуру, уже не белоснежную. Кровь, грязь и ошметки мозга намертво прилипли к шерсти. Хонк засмеялся, представив, как обрадуется такому подарку Луха. Он шел по улице, и все встреченные по пути люди жались к стенам. Ни у кого не возникало желания спросить, что произошло. Окровавленные руки и зажатая в них шкура отпугивали любого.

Луха завизжала, пытаясь отбросить шкуру. Хонк медленно и молча снял циновку. Луха поняла, что собирается с ней делать мужчина, и закричала еще громче. Он только ухмыльнулся в ответ.

— Я дал тебе то, что ты хотела, теперь ты дашь мне то, что хочу я.

Боль и ужас наполнили Луху. Она сжалась в комок, когда все закончилось. Грязь шкуры прилипла к ее душе, ничем и никогда ее не смоешь. Она плакала, он смеялся. Их души сгорали в огне их греха.

Два дня люди решали, что делать с ними. Страх перед убийцей и жажда отомстить за смерть невинного боролись в сердцах. Дед принял решение обоих привести на скалу советов. А там уже решать, что с ними делать.

Хонк шел прямой и отрешенный, рядом почти несли Луху. Она надеялась, что Хонк придумает какую-то ложь, но он рассказал правду, всю, полностью.

Дед с тяжелым вздохом сел на камень старейшины. Длинные, седые волосы почти полностью скрывали лицо. Только глаза, как два угля, прожигали насквозь. Хонк, как деревянная кукла, равнодушно смотрел на него, Луха закрывала лицо руками. Древний старик заговорил, его голос, сухой, треснутый, без труда перекрыл гомон горожан:

— Что нам делать с тобой, Хонк? Ты убийца, какое наказание будет справедливо? Как думаешь?

— Я достоин смерти, — спокойно ответил тот.

— Но убивший тебя сам станет убийцей?

— Пусть Бог, дарующий жизнь, заберет ее у меня.

Никто не знал, зачем орлу понадобилось хватать вместо зайца камень, но зачем он уронил его на голову Хонка, все поняли. Бог дал свой суд.

Луха в ужасе билась между своих родичей. То и дело ее взгляд падал на мертвое тело Хонка. Она визжала, но хмурые взгляды горожан держали ее сильнее стен. Девушка села на землю и завыла, как раненая львица. За все надо платить, она поняла это, страх и тоска перед неизбежным наказанием отнимали силы.

—Ты думаешь, что Бог наказал Хонка? — дед наклонился к ней. — Нет, Он пожалел его. Наказание — не умереть за свой грех, наказание — жить с пониманием этого. Не милосердием, а наказанием стал для меня этот знак, — Каин отбросил седые волосы со лба, где глубоким шрамом белела печать неприкасаемого. — Вставай, твое наказание неизбежно, нечего пыль собирать. Иди домой.

Луха не сразу поняла, что ее отпустили. И с опаской пошла домой. Никто не сказал ей ни слова.

Она почти поверила, что эта гнусная история закончилась. Две недели ее не трогали, а потом… Потом пришел Зимрод Кривой, которого искалечила медведица, да так, что ни одна женщина не хотела лечь с ним. Принес кувшин дикого меда, и ни слова не говоря, овладел ею. Не полюбил, нет — овладел. Следом пришел Гнии Барсук. Ожерелье из редких ракушек, она почти не сопротивлялась. Они шли, не нуждаясь ни в ее душе, ни в ее согласии. Она стала разменной монетой, вот в чем ее проклятие.

Луха не работала. Вечером принимала подарки, ночью сжимала зубы от отвращения, а утром плакала на разоренном ложе любви. На ложе, где любовь никогда не появится. За все надо платить.